Скачать 15.92 Кбайт
Общение и конвенциональность
Нельзя связать конвенцией то, что, возможно, всегда должно оставаться в тайне (намерение высказать истину), и то, что с неизбежностью должно делаться публично (высказывание утверждения): искренность под принцип конвенциональности не подпадает.
Если буквальное значение конвенционально, то различия между грамматическими наклонениями - декларативным, императивным, вопросительным, желательным - также должны быть конвенциональными. Эти различия очевидны, их цель - дать человеку возможность легко отличать одно наклонение от другого, причем обычно это обеспечивается за счет одного синтаксиса. Но это в свою очередь показывает, что какой бы тесной ни была связь между грамматическим наклонением и иллокутивной силой, она, эта связь, не может быть просто конвенциональной.
Хотя основное внимание в данной статье было уделено утверждению, аналогичный ход мыслей можно применить по отношению к любому виду иллокутивных актов. Однако главный интерес представляет здесь для меня не природа иллокутивных сил и не такие акты как утверждение, обещание или приказ, а идея о том, что с помощью конвенции можно связать значения употребляемых нами слов (то есть их буквальные семантические свойства, включая истинность) с той целью, для достижения которой мы их употребляем (например, для того чтобы высказать истину) .
Мы рассмотрели различные доводы о существовании всевозможных целей, связанных конвенционально с языковым общением, целей, которые, по словам Даммита, приводят нас к пониманию того, как и для чего мы используем язык. Теперь я хочу перейти к разбору теорий совершенно другого характера, а именно теорий, стремящихся выводить буквальный смысл целевых предложений (а не просто индикаторы наклонения) из тех нелингвистических целей, достижению которых служит их высказывание. В данной работе меня интересуют теории, ставящие такое выведение смысла в зависимость от конвенций.
Упрощенно говоря, согласно этим теориям каждое предположение привязано к одному-единственному варианту (или конечному числу вариантов) его использования, и именно этот вариант придает данному предложению его значение. Поскольку, далее, вариантов использования одного предложения с неизменным значением в действительности бесконечно много, связь между единственным вариантом (или конечным числом вариантов) использования предложения и самим предложением конвенциональна, а сам данный вариант можно назвать "стандартным".
Это, конечно, слишком упрощенно, но сама идея кажется достаточно привлекательной и естественной. Между предложением типа "съешь морковку" и намерением, произнеся это предложение, побудить кого-то съесть морковку, действительно существует важная связь. Однако, скажете вы, побудить кого-то съесть морковку и есть то, для чего служит фраза "съешь морковку". Но дело в том, что, если бы это интуитивное утверждение можно было выразить в эксплицитной форме и корректно обосновать, появилась бы возможность изложения буквальных значений в терминах обычных нелингвистических целей, которые всегда стоят за высказываемыми фразами.
Намерения присутствуют во всех языковых высказываниях, и, если бы мы умели их вычленять, мы бы знали буквальные значения произносимых слов. Действительно, нельзя сказать "съешь морковку", придав этим словам их буквальное значение, то есть побуждение кого-то съесть морковку, если не иметь намерения придать данной фразе именно это значение и не хотеть, чтобы слушатели восприняли ее опять-таки именно в этом значении. Конечно, одно намерение не наделяет фразу значением, но, если произносить фразу с намерением произнести ее с данным значением, а на самом деле она этого значения не имеет, тогда она вообще не имеет никакого языкового значения. Если буквальное значение как таковое действительно существует, оно должно совпадать с тем буквальным значением, которое хочет придать фразе говорящий.
Хотя этот непреложный факт важен сам по себе, он не может служить для нас непосредственной опорой в осмыслении понятия буквального значения: для описания сути намерения мы вынуждены прибегать к самому буквальному значению.
Не можем мы здесь опереться и на принцип конвенциональности, так как мы рассчитывали на конвенции в преобразовании неязыковых целей в языковые акты с буквальным значением. Конвенция, с одной стороны, связывающая намерение использовать слова с неким буквальным значением, а с другой стороны, фактическое буквальное значение этих слов, не может объяснить понятие буквального значения, поскольку она сама будет зависеть от этого значения.
Объект нашего поиска - это неязыковые намерения, присутствующие в высказываемых фразах, то есть их скрытые цели (это понятие можно соотнести с тем, что Остин называл перлокуционными актами - perlocutionary acts) .
Я уже упоминал вскользь, а сейчас хочу особо подчеркнуть тот факт, что высказывания всегда обладают скрытой целью: это послужило мне одним из оснований для утверждения того, что ни один из чисто языковых видов деятельности не похож на игру с выигрышем.
Если буквальное значение конвенционально, то различия между грамматическими наклонениями - декларативным, императивным, вопросительным, желательным - также должны быть конвенциональными. Эти различия очевидны, их цель - дать человеку возможность легко отличать одно наклонение от другого, причем обычно это обеспечивается за счет одного синтаксиса. Но это в свою очередь показывает, что какой бы тесной ни была связь между грамматическим наклонением и иллокутивной силой, она, эта связь, не может быть просто конвенциональной.
Хотя основное внимание в данной статье было уделено утверждению, аналогичный ход мыслей можно применить по отношению к любому виду иллокутивных актов. Однако главный интерес представляет здесь для меня не природа иллокутивных сил и не такие акты как утверждение, обещание или приказ, а идея о том, что с помощью конвенции можно связать значения употребляемых нами слов (то есть их буквальные семантические свойства, включая истинность) с той целью, для достижения которой мы их употребляем (например, для того чтобы высказать истину) .
Мы рассмотрели различные доводы о существовании всевозможных целей, связанных конвенционально с языковым общением, целей, которые, по словам Даммита, приводят нас к пониманию того, как и для чего мы используем язык. Теперь я хочу перейти к разбору теорий совершенно другого характера, а именно теорий, стремящихся выводить буквальный смысл целевых предложений (а не просто индикаторы наклонения) из тех нелингвистических целей, достижению которых служит их высказывание. В данной работе меня интересуют теории, ставящие такое выведение смысла в зависимость от конвенций.
Упрощенно говоря, согласно этим теориям каждое предположение привязано к одному-единственному варианту (или конечному числу вариантов) его использования, и именно этот вариант придает данному предложению его значение. Поскольку, далее, вариантов использования одного предложения с неизменным значением в действительности бесконечно много, связь между единственным вариантом (или конечным числом вариантов) использования предложения и самим предложением конвенциональна, а сам данный вариант можно назвать "стандартным".
Это, конечно, слишком упрощенно, но сама идея кажется достаточно привлекательной и естественной. Между предложением типа "съешь морковку" и намерением, произнеся это предложение, побудить кого-то съесть морковку, действительно существует важная связь. Однако, скажете вы, побудить кого-то съесть морковку и есть то, для чего служит фраза "съешь морковку". Но дело в том, что, если бы это интуитивное утверждение можно было выразить в эксплицитной форме и корректно обосновать, появилась бы возможность изложения буквальных значений в терминах обычных нелингвистических целей, которые всегда стоят за высказываемыми фразами.
Намерения присутствуют во всех языковых высказываниях, и, если бы мы умели их вычленять, мы бы знали буквальные значения произносимых слов. Действительно, нельзя сказать "съешь морковку", придав этим словам их буквальное значение, то есть побуждение кого-то съесть морковку, если не иметь намерения придать данной фразе именно это значение и не хотеть, чтобы слушатели восприняли ее опять-таки именно в этом значении. Конечно, одно намерение не наделяет фразу значением, но, если произносить фразу с намерением произнести ее с данным значением, а на самом деле она этого значения не имеет, тогда она вообще не имеет никакого языкового значения. Если буквальное значение как таковое действительно существует, оно должно совпадать с тем буквальным значением, которое хочет придать фразе говорящий.
Хотя этот непреложный факт важен сам по себе, он не может служить для нас непосредственной опорой в осмыслении понятия буквального значения: для описания сути намерения мы вынуждены прибегать к самому буквальному значению.
Не можем мы здесь опереться и на принцип конвенциональности, так как мы рассчитывали на конвенции в преобразовании неязыковых целей в языковые акты с буквальным значением. Конвенция, с одной стороны, связывающая намерение использовать слова с неким буквальным значением, а с другой стороны, фактическое буквальное значение этих слов, не может объяснить понятие буквального значения, поскольку она сама будет зависеть от этого значения.
Объект нашего поиска - это неязыковые намерения, присутствующие в высказываемых фразах, то есть их скрытые цели (это понятие можно соотнести с тем, что Остин называл перлокуционными актами - perlocutionary acts) .
Я уже упоминал вскользь, а сейчас хочу особо подчеркнуть тот факт, что высказывания всегда обладают скрытой целью: это послужило мне одним из оснований для утверждения того, что ни один из чисто языковых видов деятельности не похож на игру с выигрышем.
|
|