Однозначность подменяется многозначностью, императивность – необязательностью, простота – сложностью, а безусловность – условностью. Любой приказ может быть осмыслен как пародия, а идеологема на фоне стихотворения читается как трюизм.

Итак, поэт виновен в двух преступлениях: он претендует на внимание людей наравне с властью (по крайней мере), он конкурирует с властью как творец и толкователь слов и смыслов.

Собственно, само его существование опровергает мысленную модель мира, которую власть стремиться утвердить в обществе. Поэзия, подчиненная политической власти, перестает быть поэзией. Она не претендует на место власти в структуре общества, просто она с властью несовместима. Если власть сильна (а хуже того – абсолютна), она расправляется с поэзией и поэтами любыми доступными ей средствами – от дуэлей и травли в печати до концлагерей и расстрелов. Лучшее, что может сделать власть, – не замечать поэзию, худшее – приблизить поэтов к власти, обласкать их. Ненависть власти к поэтам уничтожает поэтов, а любовь власти к поэтам – убивает поэзию.

Все сказанное в равной мере относится к любому виду творчества, а не только к художественному творчеству. Не удержусь, чтобы не привести цитату из Нобелевской лекции поэта Иосифа Бродского.

"Если искусство чему-то и учит (и художника – в первую голову), то именно частности человеческого существования. Будучи наиболее древней – и наиболее буквальной – формой частного предпринимательства, оно вольно и невольно поощряет в человеке именно его ощущение индивидуальности, уникальности, отдельности – превращая его из общественного животного в личность. Многое можно разделить: хлеб, ложе, убеждения, возлюбленную – но не стихотворение, скажем, Райнера Мария Рильке. Произведения искусства, литература в особенности и стихотворение в частности, обращается к человеку тет-а-тет, вступая с ним в прямые, без посредников, отношения. За это-то и недолюбливают искусство вообще, литературу в особенности и поэзию в частности ревнители всеобщего блага, повелители масс, глашатаи исторической необходимости. Ибо там, где прошло искусство, где прочитано стихотворение, они обнаруживают на месте ожидаемого согласия и единодушия – равнодушие и разногласие, на месте решимости к действию – невнимание и брезгливость. Иными словами, в нолики, которыми ревнители всеобщего блага и повелители масс норовят оперировать, искусство вписывает "точку-точку-запятую с минусом", превращая каждый нолик в пусть не всегда привлекательную, но человеческую рожицу".

Бродский подчеркивает несовместимость с властью базового (необходимого, но недостаточного, как сказал бы математик) условия любого творчества: творчество, равно как и его понимание, суть инициативные процессы, основанные на субъективности индивида, его вкусах, способностях, пристрастиях и пр.

Творческий процесс – внутренний, интрапсихический. Идея – первична, а ее внешняя реализация в тексте, нотной записи, на CD или на бетонной стене – вторична. Человек, находящийся в творческом состоянии, отдается на волю своей психической реальности; точнее было бы сказать: "человек рефлексирующий" становится пассивным соучастником жизни своего "второго Я" – "человека творческого". Если творческое состояние превращается в процесс и захватывает основную часть жизни, внутренняя работа души отвлекает человека от внешней стороны бытия. Он как бы выпадает из пространства и времени: "Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?" (Б.Пастернак). Реалии окружающего мира для него становятся случайными и необязательными. С. Довлатов о своем друге И. Бродском говорил, что тот не боролся с советской властью, а как бы нетвердо знал о ее существовании.

Прошлое – недоступно, будущее – неясно. О будущем даже не думается, а есть лишь настоящее. Но и оно не имеет никакого значения по сравнению с вечностью. "Жизнь бессмысленна, но творческий человек имеет возможность этого не замечать", – фраза моего случайного знакомого, который занимается компьютерной графикой.

Поэтому равнодушие к делам семьи, общественным и служебным обязанностям, непривязанность к месту и времени типичны для творческого человека. Об этом писал еще в XIX веке итальянский психиатр и криминолог Чезаре Ломброзо.

Ньютон и Ландау забывали, обедали они сегодня или нет, ибо творческий процесс выталкивает человека из состояния "здесь и сейчас". Жизнь воспринимается и как вечность, и как одно мгновение, но время никогда не является ресурсом, который тратится на дело или на пустяки. Создавая новую реальность, какой смысл считаться с реальностью как таковой? И все беды начинаются тогда, когда жизненная реальность призывает человека вернуться к себе. Неизбежно наступает мгновение проверки творческого продукта на "функциональность". И эксперты, а затем публика судят о поэте, романе, кинофильме или видеоклипе. Изобретение проверяется промышленностью на эффективность. Научная теория или гипотеза становится добычей экспериментаторов. Перед творцом два пути.