Скачать 72.92 Кбайт
Пять диалогов о причине, начале и едином
Все это происходит из-за прегрешения древнего прародителя Адама, из-за которого развращенная человеческая природа осуждена всегда иметь неприятности присоединенными к приятному.
Армесс. Благочестиво и свято. Но что вы ответите тем, кто говорит, что вы взбешенный циник?
Филотей. Я легко соглашусь с этим, если не целиком, то отчасти.
Армесс. Но знаете ли вы, что не так достойно порицания получать оскорбления, как наносить их.
Филотей. Для меня достаточно, что мои могут быть названы воздаянием, другие же были нападением.
Армесс. Даже боги могут получать оскорбления, претерпевать клевету и переносить хуления, но хулить, клеветать и оскорблять свойственно людям грубым, низким, ничтожным и преступным.
Филотей. Это верно. Однако мы не оскорбляем, но, стремясь к тому, чтобы к полученным неприятностям не присоединялись еще другие, отражаем оскорбления, сделанные не столь нам, сколько пренебрегаемой философии.
Армесс. Вы желаете, следовательно, казаться кусающейся собакой, чтобы никто не решался вас беспокоить.
Филотей. Это так; ибо я стремлюсь к спокойствию и мне неприятна неприятность.
Армесс. Так; но считают, что вы поступаете слишком решительно.
Филотей. С тем, чтобы они не вернулись в другой раз и чтобы другие научились не вступать в диспуты со мной и с другими, пользуясь для этих умозаключений подобными средними терминами.
Армесс. Оскорбление было частным, месть – публичной.
Филотей. От этого она не становится несправедливой, ибо многие ошибки совершаются частным образом, но по справедливости наказываются публично.
Армесс. Но благодаря этому вы подвергаете испытанию свою репутацию и делаете себя более хулимым, чем они, ибо публично будут говорить, что вы нетерпимы, фантастичны, странны и легкомысленны.
Филотей. Я не озабочен этим. Лишь бы только они или иные не беспокоили меня, и для того я показываю киническую палку, чтобы они оставили в покое меня с моими делами, и если они не желают меня ласкать, то зато они воздерживаются от совершения надо мной своих беззаконий.
Армесс. Кажется ли вам, что достойно философа прибегать к мести?
Филотей. Если бы те, кто меня беспокоит, были Ксантиппой, я был бы Сократом.
Армесс. Разве ты не знаешь, что всем людям подобает быть великодушными и терпеливыми, благодаря чему они уподобляются богам и героям, которые, по мнению одних, мстят поздно, а по мнению других, вовсе не мстят и не гневаются.
Филотей. Ты заблуждаешься, думая, что я прибегаю к мести.
Армесс. А как же?
Филотей. Я прибегаю к исправлению, выполнением которого мы также становимся подобными богам. Ты знаешь, что бедному Вулкану Юпитером было поручено работать также и в праздничные дни; и его несчастная наковальня беспрестанно получала столь многочисленные и столь яростные удары молотков, что не успевал еще один из них подняться, как другой уже опускался, для того чтобы достаточно было справедливых молний, которыми наказываются преступники.
Армесс. Есть разница между вами и кузнецом Юпитера – супругом Кипрской богини.
Филотей. Достаточно и того, что я, быть может, похож на него тем терпением и великодушием, которые я проявил в этом деле, не отпуская всей узды негодования, не возбуждая гнева самыми сильными ударами шпор.
Армесс. Не всякому подходит быть исправителем нравов, особенно же множества людей.
Филотей. Добавьте к этому: особенно когда множество его не трогает.
Армесс. Говорят, что не следует вмешиваться в дела чужой страны.
Филотей. А я скажу две вещи: во-первых, что не следует убивать иностранного врача за то, что он пытается прибегнуть к таким способам лечения, каких местные не применяют, а во-вторых, что для истинного философа всякая страна есть родина.
Армесс. Но если они тебя не признают ни за философа, ни за врача, ни за соотечественника?
Филотей. Это еще не значит, что я не являюсь ими.
Армесс. Кто вам в этом доверяет?
Филотей. Божества, пославшие меня сюда, я, находящийся здесь, и те, у кого есть глаза, чтобы меня здесь видеть.
Армесс. У тебя весьма немногочисленные и малоизвестные свидетели.
Филотей. Весьма немногочисленны и малоизвестны истинные врачи, но почти не встречаются мнимые больные. Я хочу сказать, что они не имеют права прибегать к подобным средствам по отношению к тем, кто доставляет им похвальные благодеяния, независимо от того, иностранцы они или нет.
Армесс. Мало кто признает эти благодеяния.
Филотей. Разве от этого жемчужины становятся менее драгоценными и мы не должны всеми силами охранять их и заставлять охранять, освобождать их и ограждать и защищать от того, чтобы свиньи не топтали их ногами. И столь благосклонны ко мне вышние, мой Армесс, что я никогда не обращаюсь к подобной мести из грязного самолюбия или из низменной заботы частного человека, но лишь из любви к столь возлюбленной моей матери-философии и из усердия, возбужденного оскорблением ее величия. Она
Армесс. Благочестиво и свято. Но что вы ответите тем, кто говорит, что вы взбешенный циник?
Филотей. Я легко соглашусь с этим, если не целиком, то отчасти.
Армесс. Но знаете ли вы, что не так достойно порицания получать оскорбления, как наносить их.
Филотей. Для меня достаточно, что мои могут быть названы воздаянием, другие же были нападением.
Армесс. Даже боги могут получать оскорбления, претерпевать клевету и переносить хуления, но хулить, клеветать и оскорблять свойственно людям грубым, низким, ничтожным и преступным.
Филотей. Это верно. Однако мы не оскорбляем, но, стремясь к тому, чтобы к полученным неприятностям не присоединялись еще другие, отражаем оскорбления, сделанные не столь нам, сколько пренебрегаемой философии.
Армесс. Вы желаете, следовательно, казаться кусающейся собакой, чтобы никто не решался вас беспокоить.
Филотей. Это так; ибо я стремлюсь к спокойствию и мне неприятна неприятность.
Армесс. Так; но считают, что вы поступаете слишком решительно.
Филотей. С тем, чтобы они не вернулись в другой раз и чтобы другие научились не вступать в диспуты со мной и с другими, пользуясь для этих умозаключений подобными средними терминами.
Армесс. Оскорбление было частным, месть – публичной.
Филотей. От этого она не становится несправедливой, ибо многие ошибки совершаются частным образом, но по справедливости наказываются публично.
Армесс. Но благодаря этому вы подвергаете испытанию свою репутацию и делаете себя более хулимым, чем они, ибо публично будут говорить, что вы нетерпимы, фантастичны, странны и легкомысленны.
Филотей. Я не озабочен этим. Лишь бы только они или иные не беспокоили меня, и для того я показываю киническую палку, чтобы они оставили в покое меня с моими делами, и если они не желают меня ласкать, то зато они воздерживаются от совершения надо мной своих беззаконий.
Армесс. Кажется ли вам, что достойно философа прибегать к мести?
Филотей. Если бы те, кто меня беспокоит, были Ксантиппой, я был бы Сократом.
Армесс. Разве ты не знаешь, что всем людям подобает быть великодушными и терпеливыми, благодаря чему они уподобляются богам и героям, которые, по мнению одних, мстят поздно, а по мнению других, вовсе не мстят и не гневаются.
Филотей. Ты заблуждаешься, думая, что я прибегаю к мести.
Армесс. А как же?
Филотей. Я прибегаю к исправлению, выполнением которого мы также становимся подобными богам. Ты знаешь, что бедному Вулкану Юпитером было поручено работать также и в праздничные дни; и его несчастная наковальня беспрестанно получала столь многочисленные и столь яростные удары молотков, что не успевал еще один из них подняться, как другой уже опускался, для того чтобы достаточно было справедливых молний, которыми наказываются преступники.
Армесс. Есть разница между вами и кузнецом Юпитера – супругом Кипрской богини.
Филотей. Достаточно и того, что я, быть может, похож на него тем терпением и великодушием, которые я проявил в этом деле, не отпуская всей узды негодования, не возбуждая гнева самыми сильными ударами шпор.
Армесс. Не всякому подходит быть исправителем нравов, особенно же множества людей.
Филотей. Добавьте к этому: особенно когда множество его не трогает.
Армесс. Говорят, что не следует вмешиваться в дела чужой страны.
Филотей. А я скажу две вещи: во-первых, что не следует убивать иностранного врача за то, что он пытается прибегнуть к таким способам лечения, каких местные не применяют, а во-вторых, что для истинного философа всякая страна есть родина.
Армесс. Но если они тебя не признают ни за философа, ни за врача, ни за соотечественника?
Филотей. Это еще не значит, что я не являюсь ими.
Армесс. Кто вам в этом доверяет?
Филотей. Божества, пославшие меня сюда, я, находящийся здесь, и те, у кого есть глаза, чтобы меня здесь видеть.
Армесс. У тебя весьма немногочисленные и малоизвестные свидетели.
Филотей. Весьма немногочисленны и малоизвестны истинные врачи, но почти не встречаются мнимые больные. Я хочу сказать, что они не имеют права прибегать к подобным средствам по отношению к тем, кто доставляет им похвальные благодеяния, независимо от того, иностранцы они или нет.
Армесс. Мало кто признает эти благодеяния.
Филотей. Разве от этого жемчужины становятся менее драгоценными и мы не должны всеми силами охранять их и заставлять охранять, освобождать их и ограждать и защищать от того, чтобы свиньи не топтали их ногами. И столь благосклонны ко мне вышние, мой Армесс, что я никогда не обращаюсь к подобной мести из грязного самолюбия или из низменной заботы частного человека, но лишь из любви к столь возлюбленной моей матери-философии и из усердия, возбужденного оскорблением ее величия. Она
|
|