Скачать 16.02 Кбайт
Гегель
Но когда мы видим в рассудке самого человека, то есть разведывания всех возможностей бытия, пятно поглощает наше внимание: уже не пятно теряется в познании, а познание теряется в нем. Таким образом существование замыкает круг, но оно не смогло бы сделать этого, не включив в него и ночь, из которого оно выступает лишь затем, чтобы вернуться в нее. Поскольку оно шло от неизвестного к известному, ему следует низвергнуться с вершины и вернуться к неизвестному.
Действие вводит известное (сделанное), затем рассудок, связанный с действием, приводит не сделанные, неизвестные элементы к известному. Но вожделение, поэзия, смех непрестанно подталкивают жизнь в противоположном направлении, ибо идут они от известного к неизвестному. Под конец существование обнаруживает слепое пятно в рассудке и полностью поглощается им. Иначе и не могло бы быть, если только не представится в каком-то пункте возможности покоя. Но ничего подобного: пребывает только круговое беспокойное движение - которое не исчерпывает себя в экстазе и возобновляется в нем.
Крайняя возможность. Возможность того, что незнание опять станет знанием. Я буду разведывать ночь! Да нет, это ночь исследует меня... Смерть умиротворяет жажду незнания. Но отсутствие это не покой. Отсутствие и смерть не находят во мне ответа и грубо поглощают меня, наверняка.
Даже внутри завершенного (безостановочного) круга незнание есть цель, а знание средство. Когда оно начинает считать себя целью, знание гибнет в слепом пятне. Поэзия, смех и экстаз не могут быть средством чего-то другого. В системе поэзия, смех, экстаз - это ничто, Гегель спешит избавиться от них: он не знает иной цели, кроме знания. Его непомерная усталость связана, на мой взгляд, с ужасом перед слепым пятном.
Завершение круга было для Гегеля завершением человека. И завершенный человек был для него обязательно трудом : он мог им быть, поскольку он, Гегель, был знанием . Ибо знание трудится , чего не случается ни с поэзией, ни со смехом, ни с экстазом. Но поэзия, смех, экстаз не входят в завершенного человека, не дают удовлетворения . За отсутствием возможности умереть от них, их оставляют тайком, наподобие вора (или как покидают девку после ночи любви), в одурении отброшенном в отсутствие смерти: в ясное познание, деятельность, труд.
--------------------------------------------------------------------------------
Пьер Клоссовски.
О симулякре в сообщении Жоржа Батая.*
Кто говорит атеология, тот озабочен божественной вакацей - вакацией места или пространства, особым образом удерживавшихся именем Бога, гарантом личностного я .
Кто говорит атеология, тот говорит также о вакации я - того я , вакация которого испытывается в сознании, которое, не будучи ни в коей мере я , само по себе есть его вакация.
Что станется с сознанием без его клеврета?
Но это еще лишь случайное определение исканий Батая, если действительно можно сказать, что он ведет эти искания: это отыскание не знает остановок вплоть до замирания мысли, даже если мысль сводит себя к чистой интенсивности, он не останавливается и идет потому по ту сторону смерти всякой рациональной мысли.
Презрение Батая к понятию обнаружилось наглядно в Диспуте о грехе , в котором приняли участие также Сартр и Ипполит_. Как раз тогда, когда другие хотели замкнуть его в кругу понятий , Батай вырывался из этого круга с доказательствами очевидного противоречия в руках: он говорит и выражает себя в симулякрах понятий, так что выраженная мысль неизменно подразумевала особую восприимчивость собеседника.
Симулякр это не совсем псевдо-понятие: последнее еще могло бы стать точкой опоры, поскольку оно могло быть изобличено как ложное. Симулякр образует знак мгновенного состояния и не может ни установить обмена между умами, ни позволить перехода одной мысли в другую. В уже упоминавшемся диспуте и несколько лет спустя в одной из своих лекций_ Батай отрицает со всей справедливостью сообщение, ибо неизменно мы сообщаем лишь жалкие отбросы того, что намереваемся сообщить.
(Отсюда также подозрение Батая к теориям духовного отыскания истины, которые переводят его на путь проекта. Проект относится к прагматическому плану и не может ничего воспроизвести из того, что вдохновило его).
Симулякр обладает преимуществом отсутствия намерения закрепить то, что он представляет из опыта, и то, что он выговаривает о нем; он не просто не боится противоречий, симулякр замешан в них. Ибо если он и плутует на таблице понятий, так это потому, что он верно передает долю несообщаемого. Симулякр есть то, что мы можем знать об опыте; понятие в этом отношении есть лишь жалкий отброс, взывающий к другим отбросам.
Симулякр есть совершенно другое интеллигибельно понятийного сообщения: это сообщничество, мотивы которого не только не поддаются определению, но и не пытаются самоопределиться.
Сообщничество достигается симулякром; понимание достигается понятием, хотя как из-за понятия проистекает непонимание.
Однако поня
Действие вводит известное (сделанное), затем рассудок, связанный с действием, приводит не сделанные, неизвестные элементы к известному. Но вожделение, поэзия, смех непрестанно подталкивают жизнь в противоположном направлении, ибо идут они от известного к неизвестному. Под конец существование обнаруживает слепое пятно в рассудке и полностью поглощается им. Иначе и не могло бы быть, если только не представится в каком-то пункте возможности покоя. Но ничего подобного: пребывает только круговое беспокойное движение - которое не исчерпывает себя в экстазе и возобновляется в нем.
Крайняя возможность. Возможность того, что незнание опять станет знанием. Я буду разведывать ночь! Да нет, это ночь исследует меня... Смерть умиротворяет жажду незнания. Но отсутствие это не покой. Отсутствие и смерть не находят во мне ответа и грубо поглощают меня, наверняка.
Даже внутри завершенного (безостановочного) круга незнание есть цель, а знание средство. Когда оно начинает считать себя целью, знание гибнет в слепом пятне. Поэзия, смех и экстаз не могут быть средством чего-то другого. В системе поэзия, смех, экстаз - это ничто, Гегель спешит избавиться от них: он не знает иной цели, кроме знания. Его непомерная усталость связана, на мой взгляд, с ужасом перед слепым пятном.
Завершение круга было для Гегеля завершением человека. И завершенный человек был для него обязательно трудом : он мог им быть, поскольку он, Гегель, был знанием . Ибо знание трудится , чего не случается ни с поэзией, ни со смехом, ни с экстазом. Но поэзия, смех, экстаз не входят в завершенного человека, не дают удовлетворения . За отсутствием возможности умереть от них, их оставляют тайком, наподобие вора (или как покидают девку после ночи любви), в одурении отброшенном в отсутствие смерти: в ясное познание, деятельность, труд.
--------------------------------------------------------------------------------
Пьер Клоссовски.
О симулякре в сообщении Жоржа Батая.*
Кто говорит атеология, тот озабочен божественной вакацей - вакацией места или пространства, особым образом удерживавшихся именем Бога, гарантом личностного я .
Кто говорит атеология, тот говорит также о вакации я - того я , вакация которого испытывается в сознании, которое, не будучи ни в коей мере я , само по себе есть его вакация.
Что станется с сознанием без его клеврета?
Но это еще лишь случайное определение исканий Батая, если действительно можно сказать, что он ведет эти искания: это отыскание не знает остановок вплоть до замирания мысли, даже если мысль сводит себя к чистой интенсивности, он не останавливается и идет потому по ту сторону смерти всякой рациональной мысли.
Презрение Батая к понятию обнаружилось наглядно в Диспуте о грехе , в котором приняли участие также Сартр и Ипполит_. Как раз тогда, когда другие хотели замкнуть его в кругу понятий , Батай вырывался из этого круга с доказательствами очевидного противоречия в руках: он говорит и выражает себя в симулякрах понятий, так что выраженная мысль неизменно подразумевала особую восприимчивость собеседника.
Симулякр это не совсем псевдо-понятие: последнее еще могло бы стать точкой опоры, поскольку оно могло быть изобличено как ложное. Симулякр образует знак мгновенного состояния и не может ни установить обмена между умами, ни позволить перехода одной мысли в другую. В уже упоминавшемся диспуте и несколько лет спустя в одной из своих лекций_ Батай отрицает со всей справедливостью сообщение, ибо неизменно мы сообщаем лишь жалкие отбросы того, что намереваемся сообщить.
(Отсюда также подозрение Батая к теориям духовного отыскания истины, которые переводят его на путь проекта. Проект относится к прагматическому плану и не может ничего воспроизвести из того, что вдохновило его).
Симулякр обладает преимуществом отсутствия намерения закрепить то, что он представляет из опыта, и то, что он выговаривает о нем; он не просто не боится противоречий, симулякр замешан в них. Ибо если он и плутует на таблице понятий, так это потому, что он верно передает долю несообщаемого. Симулякр есть то, что мы можем знать об опыте; понятие в этом отношении есть лишь жалкий отброс, взывающий к другим отбросам.
Симулякр есть совершенно другое интеллигибельно понятийного сообщения: это сообщничество, мотивы которого не только не поддаются определению, но и не пытаются самоопределиться.
Сообщничество достигается симулякром; понимание достигается понятием, хотя как из-за понятия проистекает непонимание.
Однако поня
|
|