Скачать 17.54 Кбайт
Беспочвенность и ускользание или «что такое философия?»
И это нормально и честно. Единственное, что отличает научную позицию от религиозной, заключается в том, что наука, как некая система, причем помимо субъективных устремлений конкретных ученых (которые могут думать как им угодно) вырабатывает свой инструментарий для постоянной критики своих результатов и своих базовых понятий. Если что-то и берется в науке на веру, то в виде осознанных предположений, которые могут быть в любой момент пересмотрены. В отличие от религиозных догматов, которые в качестве таковых по определению не подлежат критике. Именно поэтому критика догматов бесполезна, с богословской точки зрения, так как они с самого начала мыслятся как иррациональный и парадоксальный, даже «абсурдный», если вспомнить псевдо-Тертуллиана, предмет осознанной веры.
Труднее дело обстоит с аргументом Декарта. Его тезис, что мы можем сомневаться во всем, кроме как в самом факте сомнения, один из самых убедительных в истории знания. Но тут в дело вступает очень тонкая аргументация, в частности аргументация онтологических и не онтологических предположений. Я полагаю, что необязательно придавать сомнению абсолютный онтологический статус, для того, чтобы, пережив шок аннигиляции мира, тут же начинать строить этот мир на базе достоверности cogito. Но, по крайней мере, это достойный предмет для обсуждения, и он самим Декартом осознан как таковой. Кстати, это единственный известный мне пример знания, которое можно почти без поправок, называть этим именем, и то - обратите внимание на субъективный и интерсубъективный характер cogito.
Вот, собственно и все, что нам остается. Все остальное — еще более не очевидно и подлежит методическому сомнению. Методическому, подчеркиваю, а не хаотическому. Именно хаотическое сомнение приводит к замене одной дурной веры на другую. Хотя, наверное, лучше хаотическое сомнение, чем методический догматизм. Но это спорный тезис. Так как в самой методичности есть дисциплина мысли, которая, при честности мыслящего, может (хоть это и мало вероятно) привести к фундаментальному сомнению, то есть к философскому состоянию.
Теперь о мифе. Миф, как мне кажется, это просто любое предложение, или слово, в основном имя (нарицательное, или собственное), используемое так, как будто оно полностью тождественно некоторой реальности. Подчеркиваю — полностью. То есть предложение, или слово, используемое нерефлективно. Типичный образец мифологизации — полное отождествление имени с его носителем. Скажем, отождествление Имени Бога и Бога. Как это было, например, но отнюдь не только, в древнеиудейской традиции, где Имя Божие было полностью табуировано (за исключением, если не ошибаюсь, одного раза в году и только для жрецов Храма).
Имя вообще парадоксальная вещь — оно ведь создается для того, чтобы различать людей. Тогда, в принципе, каждый человек должен был бы носить свое имя, которое бы никогда не повторялось. Но реально мы пользуемся именами, которые может носить любой другой человек. Как это возможно? Для чего? Вероятно, для того, чтобы различать имя и его носителя. Обратите внимание, что если первая функция имени, первый уровень различения (людей между собой) осознается очень хорошо, то второй (всего лишь только второй) уровень, уже почти не осознается.
Действительно, осознать, что повторяемость имен вещь принципиальная, так как она необходима, чтобы различать имя и его носителя, гораздо труднее и сама эта мысль кажется несколько неожиданной и нетривиальной. Попытка же полностью отождествить имя и его носителя — древнейший способ мифологизации. Я предлагаю специальный термин для этого процесса — сингуляризация, сведение в одно. Другими словами миф — это такое отождествление, которое забывает, вернее, хочет забыть о моменте различия. Вообще борьба с различием, забвение различия — фундаментальный инструмент преодоления первичного диссонанса, то есть переживаемой человеком вырванности из тождества.
Мое настаивание на вопросительности - это мое нежелание уходить от различия. И только тот ответ мне представляется приемлемым, который СОЗНАТЕЛЬНО, а не потому, что это и так неизбежно, оставляет возможность дальнейшего различения, то есть дальнейшего вопроса. Именно поэтому я убежден, необходимо всегда различать понятие "реальность", то есть имя, и саму реальность. Но тогда "сама реальность" оказывается не тождественной никакому имени, в том числе и имени " сама реальность".
Таким образом, мы попадаем в ситуацию бесконечного ускользания реальности от имени. Это как раз та ситуация, как мне кажется, которую хотел описать Кант, различая "вещь-саму по себе" (или "вещь-в-себе") и явление, феномен, то есть то, что мы принимаем, как могущее быть совпавшим с нашим возможным описанием. Поэтому, когда я говорю о чем-то "миф", я имею в виду такое употребление понятий, имен, предложений, когда предполагается их очевидность и тождественность с чем-то, с некоей истиной, реальностью и так далее. Для философского употребления понятий характерно удержание в памяти того фундаментального различия, которое порождает вопросительность по отношению ко всему, что мы сознаем, познаем, видим, ощущаем.
Труднее дело обстоит с аргументом Декарта. Его тезис, что мы можем сомневаться во всем, кроме как в самом факте сомнения, один из самых убедительных в истории знания. Но тут в дело вступает очень тонкая аргументация, в частности аргументация онтологических и не онтологических предположений. Я полагаю, что необязательно придавать сомнению абсолютный онтологический статус, для того, чтобы, пережив шок аннигиляции мира, тут же начинать строить этот мир на базе достоверности cogito. Но, по крайней мере, это достойный предмет для обсуждения, и он самим Декартом осознан как таковой. Кстати, это единственный известный мне пример знания, которое можно почти без поправок, называть этим именем, и то - обратите внимание на субъективный и интерсубъективный характер cogito.
Вот, собственно и все, что нам остается. Все остальное — еще более не очевидно и подлежит методическому сомнению. Методическому, подчеркиваю, а не хаотическому. Именно хаотическое сомнение приводит к замене одной дурной веры на другую. Хотя, наверное, лучше хаотическое сомнение, чем методический догматизм. Но это спорный тезис. Так как в самой методичности есть дисциплина мысли, которая, при честности мыслящего, может (хоть это и мало вероятно) привести к фундаментальному сомнению, то есть к философскому состоянию.
Теперь о мифе. Миф, как мне кажется, это просто любое предложение, или слово, в основном имя (нарицательное, или собственное), используемое так, как будто оно полностью тождественно некоторой реальности. Подчеркиваю — полностью. То есть предложение, или слово, используемое нерефлективно. Типичный образец мифологизации — полное отождествление имени с его носителем. Скажем, отождествление Имени Бога и Бога. Как это было, например, но отнюдь не только, в древнеиудейской традиции, где Имя Божие было полностью табуировано (за исключением, если не ошибаюсь, одного раза в году и только для жрецов Храма).
Имя вообще парадоксальная вещь — оно ведь создается для того, чтобы различать людей. Тогда, в принципе, каждый человек должен был бы носить свое имя, которое бы никогда не повторялось. Но реально мы пользуемся именами, которые может носить любой другой человек. Как это возможно? Для чего? Вероятно, для того, чтобы различать имя и его носителя. Обратите внимание, что если первая функция имени, первый уровень различения (людей между собой) осознается очень хорошо, то второй (всего лишь только второй) уровень, уже почти не осознается.
Действительно, осознать, что повторяемость имен вещь принципиальная, так как она необходима, чтобы различать имя и его носителя, гораздо труднее и сама эта мысль кажется несколько неожиданной и нетривиальной. Попытка же полностью отождествить имя и его носителя — древнейший способ мифологизации. Я предлагаю специальный термин для этого процесса — сингуляризация, сведение в одно. Другими словами миф — это такое отождествление, которое забывает, вернее, хочет забыть о моменте различия. Вообще борьба с различием, забвение различия — фундаментальный инструмент преодоления первичного диссонанса, то есть переживаемой человеком вырванности из тождества.
Мое настаивание на вопросительности - это мое нежелание уходить от различия. И только тот ответ мне представляется приемлемым, который СОЗНАТЕЛЬНО, а не потому, что это и так неизбежно, оставляет возможность дальнейшего различения, то есть дальнейшего вопроса. Именно поэтому я убежден, необходимо всегда различать понятие "реальность", то есть имя, и саму реальность. Но тогда "сама реальность" оказывается не тождественной никакому имени, в том числе и имени " сама реальность".
Таким образом, мы попадаем в ситуацию бесконечного ускользания реальности от имени. Это как раз та ситуация, как мне кажется, которую хотел описать Кант, различая "вещь-саму по себе" (или "вещь-в-себе") и явление, феномен, то есть то, что мы принимаем, как могущее быть совпавшим с нашим возможным описанием. Поэтому, когда я говорю о чем-то "миф", я имею в виду такое употребление понятий, имен, предложений, когда предполагается их очевидность и тождественность с чем-то, с некоей истиной, реальностью и так далее. Для философского употребления понятий характерно удержание в памяти того фундаментального различия, которое порождает вопросительность по отношению ко всему, что мы сознаем, познаем, видим, ощущаем.
|
|