Но можно и согласиться с ним, приняв во внимание то обстоятельство, что именно благодаря произвольности координат в законы теоретической физики не войдут никакие конкретные числовые координаты. Конкретная система координат появляется лишь на более низких уровнях — при обсуждении вопросов астрономии, географии, геологии или истории, и здесь она оказывается уместной.

Теперь посмотрим на те три случая, в которых мы интерпретировали или переинтерпретировали некоторую область объектов, отождествляя ее с частью другой области. В первом примере мы отождествили числа с классами. Во втором примере физические объекты были отождествлены с наполненными пространственно-временными областями. В третьем примере пространственно-временные области были отождествлены с некоторыми классами, а именно классами четверок чисел. В каждом из этих случаев мы получали упрощение, поскольку вначале у нас было две области.

Имеется четвертый пример того же рода, который стоит отметить, ибо он связан с давно обсуждаемым дуализмом мышления и тела. Вряд ли нужно говорить, что этот дуализм не вызывает симпатий. Если мышление и тело должны взаимодействовать, то нам нужно искать механизм этого взаимодействия. Мы также сталкиваемся с печальной необходимостью убедить физиков отказаться от нежно любимых ими законов сохранения. С другой стороны, безвредный дуалистический параллелизм оказывается фундаментально избыточным и представляет собой образец того ненужного умножения сущностей, которое столь сурово осуждал Уильям Оккам. Однако теперь легко увидеть, что этот признающий или непризнающий взаимодействие дуализм сводим к физическому монизму, если, конечно, не признавать существования бесплотных духов. Дуалист, отвергающий существование бесплотных духов, обязан согласиться с тем, что для каждого состояния мышления существует сопутствующее и легко различимое состояние соответствующего тела. Обсуждаемое состояние тела легко описать просто как состояние, сопровождающее некоторое состояние мышления. Но тогда мы можем обойтись одними состояниями тела, отбросив те состояния мышления, с помощью которых указывали на первые. Мы можем переинтерпретировать менталистские термины как обозначающие соответствующие состояния тела, и никто не заметит никакой разницы.

Эта переинтерпретация менталистских терминов напоминает то истолкование событий, которое я предложил выше, и ставит тот же вопрос о распознавании сопутствующих событий. Я вновь предложил бы тот же ответ, который дал выше.

Я рассматриваю это как свидетельство того, что здесь нет свободы выбора, нет надежды на обоснование ментального монизма посредством приписывания ментальных состояний всем состояниям физических объектов.

Четыре перечисленных случая редукционной переинтерпретации вполне удовлетворительно позволяют нам освободиться от одной из областей и действовать только с оставшейся. Однако не менее поучительным я нахожу другой вид переинтерлретации, при котором мы ничего не сокращаем, а просто изменяем наши объекты без малейшего нарушения структуры или эмпирического обоснования научной теории. Ясно, что в каждом случае нам требуется только одно — некоторое правило, посредством которого единственный объект предлагаемого нового типа приписывается каждому из прежних объектов. Я называю такое правило “функцией замещения”. Когда мы утверждаем, что х есть Р, мы приписываем общий термин “Р” некоторому объекту х. Теперь вместо этого мы переинтерпретируем х в новый объект и будем говорить, что х есть f от Р, где “f” представляет функцию замещения. Вместо того чтобы говорить “х есть собака”, мы говорим, что х есть пространственно-временная область, пожизненно занятая собакой. Или же мы сохраняем старый термин “Р”, “собака” и переинтерпретируем его как “f от Р”, “пространственно-временная область собаки”. Такова стратегия, которую мы могли видеть в разнообразных примерах.

Осуществляемое изменение является двойным и радикальным. Устраняются первоначальные объекты и изменяется интерпретация общих терминов. С одной стороны, происходит изменение онтологии, с другой ~ идеологии, и это осуществляется одновременно. Вместе с тем вербальное поведение не нарушается, находя подтверждение в тех же самых наблюдениях, что и прежде. Реально ничего не меняется.

Отсюда я делаю вывод о непостижимости референции. Вопрос о том, о каких объектах говорит некий человек, есть не более чем вопрос о том, как мы предлагаем переводить его термины в наш язык. Мы свободны варьировать решение этого вопроса вместе с функцией замещения. Этот перевод ограничивает свободно колеблющуюся референцию чужих терминов только относительно свободно колеблющейся референции наших собственных терминов, связывая эти термины.

Дело не в том, что мы мечемся в поисках какой-то твердой почвы. Опираясь на свой собственный язык, мы спокойно пользуемся им, и все хорошо: слово “кролик” обозначает кроликов и нет смысла спрашивать, “Являются ли кролики в этом смысле "кроликами"?”. Референция становится непонятной в том случае, когда мы начинаем размышлять об отображении нашего языка в самое себя или занимаемся переводом.