Скачать 12.28 Кбайт
О терпимости
Декарт, этот защитник бытия бога, был
вынужден спасаться от преследований как безбожник; а
бедному Гассенди пришлось нацепить на Эпикура маску
христианства, чтобы избегнуть мученического венца. И вот
от Гассенди не сохранилось ничего, а от Декарта остались
применение алгебры к геометрии и три бессмертных
произведения—“Логика”, “Диоптрика” и “Рассуждение о
методе”. По-видимому, Дидро имеет в виду “Размышления”
Декарта. (Примеч. Турне)
Но вот были основаны три академий — язык, эрудиция и все
науки развиваются с невероятной быстротой. Вдруг в голове
одного министра рождается нелепая идея, будто просвещение
вредит благоденствию нации; в переводе с придворного
языка на язык обычный это значит, что, когда нация будет
просвещенной, министр не посмеет делать любые глупости,
которые взбредут ему на ум. В одно мгновение издается
запрет печатать что-либо о правах, о религии, о
правительстве, о налогах, их объектах, их распределении и
взимании, о торговле — словом, обо всем, что достойно
занять хороший ум.
К чему это привело? Люди пришли в негодование и
раздражение, стали писать только на эти темы. Иначе и
быть не могло. Случилось то же, что в Риме, когда
запретили произведения Кремупия, — в мгновение ока их
было распространено десять тысяч копий. Властям, по
крайней мере в первое время, не сразу удается овладеть
умами. Со временем дело меняется, и власть подавляет
m`vh~.
Всякая вспышка энтузиазма преходяща. Он завладевает лишь
современным поколением. Работа, остающаяся втайне, лишает
славы и выгоды. Энтузиасты умирают, не оставив после себя
потомства. Люди перестают мыслить, когда перестают
читать. Перестают же читать, когда утрачивают интерес к
чтению. Наступает период огрубения. Язык начинает
вырождаться. Всегда язык считался показателем состояния
умов в пароде. Если бы я воскрес через сто лет, то для
того, чтобы узнать, что стались с нацией, я попросил бы
дать мне последнее вышедшее из печати произведение
литературы.
То, что я сказал о гибели крупных умов во Франции, служит
правдивой историей их гибели и в Италии, и в Германии,
Испании и Португалии.
Теология, эта наука о химерах, вызывала и всегда будет
вызывать такие же последствия.
В сознании человека возникает понятие бога, оно неизбежно
становится важнейшим из понятий. И так как всегда опасно
сравнивать портрет с оригиналом, естественно, что портрет
становится источником ожесточеннейших разногласий в
обществе и предметом семейных ссор.
Покровитель свободы мысли, или враг нетерпимости, должен
держать теологию в загоне, а духовенство — в унижении и
невежестве. Если страна желает избежать великих бедствий,
она должна свести всю теологию к двум страничкам.
Именно при таком гонении на умы возникла секта
сумасшедших-конвульсионеров. Правительство начинает их
преследовать, и этих одержимых становится все больше и
больше. К счастью, хватило соображения не карать их
смертью. И, к еще большему счастью, нашелся умный
чиновник, который позволил им разыгрывать публично свой
фарс, где только они пожелают, и даже построил для них
балаган на ярмарке. С тех пор одержимых не стало.
Вывелись и янсенисты. Лишь изредка встречались кое-где
тощие, печальные, измученные и отвратительные сторонники
их, которые проповедовали перед уличным сбродом свои
жалкие доктрины и оплакивали участь церкви, подобно тому
как при Юлиане евреи и галилеяне оплакивали: одни —
разрушение Иерусалима, а другие — разрушение их
фанатических школ. Некий тупоумный и упрямый аббат поднял
гонение на этих несчастных последышей, и в мгновение ока
секта возродилась, став еще более многочисленной и
дерзкой, чем когда-либо прежде. Из-под каждого камня
мостовой выскакивал янсенист, и не будь изгнаны иезуиты,
подстрекающие к раздору, я думаю, что янсенизм и молинизм
привели бы нас когда-нибудь в Долину Гренель.
Между тем этот раскол, повлекший потерю стольких
прекрасных умов и стольких миллионов, служивший
источником всяческих притеснений в течение полутораста
лет, мог бы окончиться шуткой. Для этого достаточно было
бы двух шутовских представлений. Следовало в течение двух
недель ставить на площади Сен-Лоран или Сен-Жермен во
время ярмарки пьесу “Янсенистский полишинель” — молинисты
бы изрядно потешались,— а затем в виде реванша две недели
спустя объявить и разыграть пьесу “Г-жа Жиголь,
молинистка”. Словом, прибегали к запрету там, где надо
было поднять на смех: выпускали Сартина вместо Пирона.
Я уже говорил, что частное воспитание ни в одной стране
не приведет к желаемым результатам, пока оно лишено
национальной и общественной основы.
То же скажу об изящных искусствах.
Государю всегда следует иметь под боком священника и
литератора — предпочтительнее, драматического поэта. Эти
два проповедника будут постоянно в его распоряжении:
первый не должен говорить ничего такого, что не было бы
угодно монарху, а второй должен говорить то, чего монарх
хочет.
вынужден спасаться от преследований как безбожник; а
бедному Гассенди пришлось нацепить на Эпикура маску
христианства, чтобы избегнуть мученического венца. И вот
от Гассенди не сохранилось ничего, а от Декарта остались
применение алгебры к геометрии и три бессмертных
произведения—“Логика”, “Диоптрика” и “Рассуждение о
методе”. По-видимому, Дидро имеет в виду “Размышления”
Декарта. (Примеч. Турне)
Но вот были основаны три академий — язык, эрудиция и все
науки развиваются с невероятной быстротой. Вдруг в голове
одного министра рождается нелепая идея, будто просвещение
вредит благоденствию нации; в переводе с придворного
языка на язык обычный это значит, что, когда нация будет
просвещенной, министр не посмеет делать любые глупости,
которые взбредут ему на ум. В одно мгновение издается
запрет печатать что-либо о правах, о религии, о
правительстве, о налогах, их объектах, их распределении и
взимании, о торговле — словом, обо всем, что достойно
занять хороший ум.
К чему это привело? Люди пришли в негодование и
раздражение, стали писать только на эти темы. Иначе и
быть не могло. Случилось то же, что в Риме, когда
запретили произведения Кремупия, — в мгновение ока их
было распространено десять тысяч копий. Властям, по
крайней мере в первое время, не сразу удается овладеть
умами. Со временем дело меняется, и власть подавляет
m`vh~.
Всякая вспышка энтузиазма преходяща. Он завладевает лишь
современным поколением. Работа, остающаяся втайне, лишает
славы и выгоды. Энтузиасты умирают, не оставив после себя
потомства. Люди перестают мыслить, когда перестают
читать. Перестают же читать, когда утрачивают интерес к
чтению. Наступает период огрубения. Язык начинает
вырождаться. Всегда язык считался показателем состояния
умов в пароде. Если бы я воскрес через сто лет, то для
того, чтобы узнать, что стались с нацией, я попросил бы
дать мне последнее вышедшее из печати произведение
литературы.
То, что я сказал о гибели крупных умов во Франции, служит
правдивой историей их гибели и в Италии, и в Германии,
Испании и Португалии.
Теология, эта наука о химерах, вызывала и всегда будет
вызывать такие же последствия.
В сознании человека возникает понятие бога, оно неизбежно
становится важнейшим из понятий. И так как всегда опасно
сравнивать портрет с оригиналом, естественно, что портрет
становится источником ожесточеннейших разногласий в
обществе и предметом семейных ссор.
Покровитель свободы мысли, или враг нетерпимости, должен
держать теологию в загоне, а духовенство — в унижении и
невежестве. Если страна желает избежать великих бедствий,
она должна свести всю теологию к двум страничкам.
Именно при таком гонении на умы возникла секта
сумасшедших-конвульсионеров. Правительство начинает их
преследовать, и этих одержимых становится все больше и
больше. К счастью, хватило соображения не карать их
смертью. И, к еще большему счастью, нашелся умный
чиновник, который позволил им разыгрывать публично свой
фарс, где только они пожелают, и даже построил для них
балаган на ярмарке. С тех пор одержимых не стало.
Вывелись и янсенисты. Лишь изредка встречались кое-где
тощие, печальные, измученные и отвратительные сторонники
их, которые проповедовали перед уличным сбродом свои
жалкие доктрины и оплакивали участь церкви, подобно тому
как при Юлиане евреи и галилеяне оплакивали: одни —
разрушение Иерусалима, а другие — разрушение их
фанатических школ. Некий тупоумный и упрямый аббат поднял
гонение на этих несчастных последышей, и в мгновение ока
секта возродилась, став еще более многочисленной и
дерзкой, чем когда-либо прежде. Из-под каждого камня
мостовой выскакивал янсенист, и не будь изгнаны иезуиты,
подстрекающие к раздору, я думаю, что янсенизм и молинизм
привели бы нас когда-нибудь в Долину Гренель.
Между тем этот раскол, повлекший потерю стольких
прекрасных умов и стольких миллионов, служивший
источником всяческих притеснений в течение полутораста
лет, мог бы окончиться шуткой. Для этого достаточно было
бы двух шутовских представлений. Следовало в течение двух
недель ставить на площади Сен-Лоран или Сен-Жермен во
время ярмарки пьесу “Янсенистский полишинель” — молинисты
бы изрядно потешались,— а затем в виде реванша две недели
спустя объявить и разыграть пьесу “Г-жа Жиголь,
молинистка”. Словом, прибегали к запрету там, где надо
было поднять на смех: выпускали Сартина вместо Пирона.
Я уже говорил, что частное воспитание ни в одной стране
не приведет к желаемым результатам, пока оно лишено
национальной и общественной основы.
То же скажу об изящных искусствах.
Государю всегда следует иметь под боком священника и
литератора — предпочтительнее, драматического поэта. Эти
два проповедника будут постоянно в его распоряжении:
первый не должен говорить ничего такого, что не было бы
угодно монарху, а второй должен говорить то, чего монарх
хочет.
|
|