Скачать 10.12 Кбайт
Прибавление к “письму о слепых”
Она читала эти знаки рукою; она играла их на своем инструменте и в короткий срок частично выучивала самую длинную и самую сложную музыкальную пьесу.
Она знала начатки астрономии, алгебры и геометрии. Ее мать, читавшая ей книгу аббата де Лакайля, спрашивала у нее иногда, понимает ли она прочитанное. “Прекрасно”,— отвечала она.
Она уверяла, что геометрия — подлинная наука слепых, потому что она требует большого внимания и потому что нет нужды в посторонней помощи, чтобы совершенствоваться в ней. “Геометр,— прибавляла она,— проводит почти всю свою жизнь с закрытыми глазами”.
Я видел карты, по которым она изучала географию. Параллели и меридианы изображались проволоками из латуни; границы государств и областей были отмечены бумажными, шелковыми и шерстяными нитями разной толщины; реки, ручьи и горы — большими или меньшими булавочными головками, а более или менее крупные города — каплями воска неравной величины.
Я сказал ей однажды: “Мадемуазель, вообразите куб”. — “Я вижу его”.— “Вообразите в центре куба точку”.— “Готово”.— “Проведите из этой точки прямые к углам куба; сделав это, вы разделите куб”.— “На шесть равных пирамид,— прибавила она сама,— имеющих равные грани, основаниями для них служат грани куба, а высота их составляет половину его высоты”.— “Это верно, но где вы это видите?” — “В собственной голове, как и вы”.
Сознаюсь, что я никогда не мог понять толком, как она в голове представляла себе фигуры, не окрашивая их. Создавался ли у нее этот куб из воспоминаний об ощущениях осязания? Стал ли ее мозг своего рода рукой, как бы созидающей предметы? Установилось ли в конце концов какое-либо соответствие между двумя различными чувствами? Почему нет этой связи у меня и почему я ничего не вижу в голове, если не окрашиваю того, что воображаю? Что такое воображение слепого? Явление это не так легко объяснить, как думают.
Она писала при помощи булавки, которой протыкала лист бумаги, натянутый на раму с двумя подвижными параллельными пластинками, оставляющими между собой промежуток для одной строки. Она пользовалась тем же способом для ответных писем, которые она читала, водя кончиком пальца по небольшим неровностям, образованным булавкой или иголкой на оборотной стороне бумаги.
Она читала книгу, в которой текст был напечатан только на одной стороне листа. Про напечатал для нее такую книгу.
В тогдашнем “Меркурии” поместили одно ее письмо.
У нее хватило терпения переписать при помощи иголки “Исторический очерк” президента Эно, и я получил от г-жи де Бласи, ее матери, эту необычную рукопись.
Вот факт, которому поверят с трудом, несмотря на свидетельство всей ее семьи, мое собственное и свидетельство двадцати ныне еще живущих лиц. Если ей говорили из стихотворения в двенадцать — пятнадцать стихов первую букву и количество букв, из которых было составлено каждое слово, то она угадывала заданное ей стихотворение, каким бы оно ни было причудливым. Я испытывал ее бессмыслицами Колле. Иногда ей приходили в голову выражения более удачные, чем у самого поэта.
Она очень быстро вдевала нитку в самую тонкую иголку; для этого она помещала нитку или шелковинку на указательный палец левой руки и затем вдевала ее тонким кончиком в ушко иголки, расположенное перпендикулярно.
Не было рукоделия, которым бы она не занималась. Она делала обшитые края, цельные или ажурные кошельки разных рисунков, разных цветов, подвязки, браслеты, ожерелья из стекляруса, мелкого, как типографский шрифт. Я не сомневаюсь, что она была бы отличным наборщиком,— кто способен на большее, тот способен и на меньшее.
Она превосходно играла в реверси, медиатор и кадриль. Она сама располагала свои карты, различая их при помощи мелких царапин, которые она узнавала на ощупь и которых другие не могли распознать ни на глаз, ни на ощупь. При игре в реверси она выменивала тузов, особенно туза бубен, и валета червей. Единственным одолжением, которое ей делали, было то, что при каждом ходе называли карту. Если случалось, что была угроза для валета червей, то на ее устах появлялась легкая улыбка, которую она не могла сдержать, хотя и знала, что это выдает игру.
Она была фаталисткой: она думала, что все наши усилия уйти от своей судьбы только приводят нас к ней.
Каковы были ее религиозные убеждения? Она держала это в тайне из уважения к своей набожной матери.
Мне остается только изложить вам ее соображения относительно письма, рисунка, граверного искусства, живописи. Не думаю, что в этих вопросах можно быть ближе к истине, чем была она; во всяком случае, таков мой вывод из нижеследующего разговора с ней. Первой заговорила она.
— Если бы вы при помощи стилета изобразили на моей руке нос, рот, мужчину, женщину, дерево, то, наверное, я узнала бы их; надеюсь, что, если бы рисунок был точным, я узнала бы даже, кого вы нарисовали; моя рука стала бы для меня чувствительным зеркалом; но разница в чувствительности между тканью руки и органом зрения велика.
Таким образом, я пола
Она знала начатки астрономии, алгебры и геометрии. Ее мать, читавшая ей книгу аббата де Лакайля, спрашивала у нее иногда, понимает ли она прочитанное. “Прекрасно”,— отвечала она.
Она уверяла, что геометрия — подлинная наука слепых, потому что она требует большого внимания и потому что нет нужды в посторонней помощи, чтобы совершенствоваться в ней. “Геометр,— прибавляла она,— проводит почти всю свою жизнь с закрытыми глазами”.
Я видел карты, по которым она изучала географию. Параллели и меридианы изображались проволоками из латуни; границы государств и областей были отмечены бумажными, шелковыми и шерстяными нитями разной толщины; реки, ручьи и горы — большими или меньшими булавочными головками, а более или менее крупные города — каплями воска неравной величины.
Я сказал ей однажды: “Мадемуазель, вообразите куб”. — “Я вижу его”.— “Вообразите в центре куба точку”.— “Готово”.— “Проведите из этой точки прямые к углам куба; сделав это, вы разделите куб”.— “На шесть равных пирамид,— прибавила она сама,— имеющих равные грани, основаниями для них служат грани куба, а высота их составляет половину его высоты”.— “Это верно, но где вы это видите?” — “В собственной голове, как и вы”.
Сознаюсь, что я никогда не мог понять толком, как она в голове представляла себе фигуры, не окрашивая их. Создавался ли у нее этот куб из воспоминаний об ощущениях осязания? Стал ли ее мозг своего рода рукой, как бы созидающей предметы? Установилось ли в конце концов какое-либо соответствие между двумя различными чувствами? Почему нет этой связи у меня и почему я ничего не вижу в голове, если не окрашиваю того, что воображаю? Что такое воображение слепого? Явление это не так легко объяснить, как думают.
Она писала при помощи булавки, которой протыкала лист бумаги, натянутый на раму с двумя подвижными параллельными пластинками, оставляющими между собой промежуток для одной строки. Она пользовалась тем же способом для ответных писем, которые она читала, водя кончиком пальца по небольшим неровностям, образованным булавкой или иголкой на оборотной стороне бумаги.
Она читала книгу, в которой текст был напечатан только на одной стороне листа. Про напечатал для нее такую книгу.
В тогдашнем “Меркурии” поместили одно ее письмо.
У нее хватило терпения переписать при помощи иголки “Исторический очерк” президента Эно, и я получил от г-жи де Бласи, ее матери, эту необычную рукопись.
Вот факт, которому поверят с трудом, несмотря на свидетельство всей ее семьи, мое собственное и свидетельство двадцати ныне еще живущих лиц. Если ей говорили из стихотворения в двенадцать — пятнадцать стихов первую букву и количество букв, из которых было составлено каждое слово, то она угадывала заданное ей стихотворение, каким бы оно ни было причудливым. Я испытывал ее бессмыслицами Колле. Иногда ей приходили в голову выражения более удачные, чем у самого поэта.
Она очень быстро вдевала нитку в самую тонкую иголку; для этого она помещала нитку или шелковинку на указательный палец левой руки и затем вдевала ее тонким кончиком в ушко иголки, расположенное перпендикулярно.
Не было рукоделия, которым бы она не занималась. Она делала обшитые края, цельные или ажурные кошельки разных рисунков, разных цветов, подвязки, браслеты, ожерелья из стекляруса, мелкого, как типографский шрифт. Я не сомневаюсь, что она была бы отличным наборщиком,— кто способен на большее, тот способен и на меньшее.
Она превосходно играла в реверси, медиатор и кадриль. Она сама располагала свои карты, различая их при помощи мелких царапин, которые она узнавала на ощупь и которых другие не могли распознать ни на глаз, ни на ощупь. При игре в реверси она выменивала тузов, особенно туза бубен, и валета червей. Единственным одолжением, которое ей делали, было то, что при каждом ходе называли карту. Если случалось, что была угроза для валета червей, то на ее устах появлялась легкая улыбка, которую она не могла сдержать, хотя и знала, что это выдает игру.
Она была фаталисткой: она думала, что все наши усилия уйти от своей судьбы только приводят нас к ней.
Каковы были ее религиозные убеждения? Она держала это в тайне из уважения к своей набожной матери.
Мне остается только изложить вам ее соображения относительно письма, рисунка, граверного искусства, живописи. Не думаю, что в этих вопросах можно быть ближе к истине, чем была она; во всяком случае, таков мой вывод из нижеследующего разговора с ней. Первой заговорила она.
— Если бы вы при помощи стилета изобразили на моей руке нос, рот, мужчину, женщину, дерево, то, наверное, я узнала бы их; надеюсь, что, если бы рисунок был точным, я узнала бы даже, кого вы нарисовали; моя рука стала бы для меня чувствительным зеркалом; но разница в чувствительности между тканью руки и органом зрения велика.
Таким образом, я пола
|
|