| Авторы: |
Дидро Дени |
Прибавление к “письму о слепых”
Д.Дидро
ПРИБАВЛЕНИЕ К “ПИСЬМУ О СЛЕПЫХ”
Я собираюсь изложить без всякого порядка ряд феноменов, которые раньше не были мне известны. Они послужат подтверждением или опровержением некоторых пунктов моего “Письма о слепых”. Я написал его тридцать три или тридцать четыре года тому назад; я перечел его без предвзятости и не могу сказать, что остался им недоволен. Хотя первая часть его показалась мне более интересной, чем вторая, и хотя я подумал, что первую можно было бы немного расширить, а последнюю — значительно сократить, я оставлю и ту и другую в прежнем виде из опасения, что написанные молодым человеком страницы не станут лучше от поправок старика. Думаю, что я тщетно старался бы теперь сформулировать иначе то, что сносно в “Письме” в смысле идей и выражения их, и боюсь также оказаться неспособным улучшить то, что в нем неудачно. Один знаменитый художник, наш современник, тратит последние годы жизни на то, чтобы портить шедевры, созданные им в расцвете сил. Я не знаю, действительно ли в них есть те недостатки, которые он там замечает, но либо он никогда не обладал талантом, необходимым для их исправления, раз он дошел в подражании природе до последних границ искусства, либо, если и обладал этим талантом, потерял его, ибо все человеческое гибнет вместе с человеком. Приходит время, когда вкус дает советы, сознает их правильность, но не в силах следовать им.
Малодушие, порождаемое сознанием слабости, или лень, одно из следствий слабости и малодушия, отбивают у меня охоту заняться работой, которая может скорее ухудшить, чем улучшить мое произведение.
Феномены.
I. Один художник, основательно владеющий теорией своего искусства и не уступающий никому другому в умении применять ее на практике, уверял меня, что он судит о круглости сосновых шишек при помощи осязания, а не зрения. Он тихонько катает их между большим и указательным пальцами, различая благодаря последовательным ощущениям небольшие неровности, которые ускользнули бы от его глаз.
II. Мне рассказывали об одном слепом, который различал на ощупь цвета тканей.
III. Я мог бы привести в пример одного слепого, различавшего букеты с такой же тонкостью, какой хвалился Жан Жак Руссо, когда он всерьез или в шутку сообщил друзьям о своем намерении открыть школу, чтобы обучать парижских цветочниц.
IV. В городе Амьене один слепой мастер управлял многолюдной мастерской с таким умением, точно он вполне владел своими глазами.
V. У одного зрячего зрение мешало верности руки — чтобы побрить себе голову, он убирал зеркало и становился перед голой стеной. Так как слепой не видит опасности, он становится бесстрашным, и я нисколько не сомневаюсь, что слепой мог бы ступать твердым шагом по узким и гибким доскам, переброшенным в виде моста через пропасть. Мало людей, у которых не темнело бы в глазах при взгляде вниз с большой высоты.
VI. Кто не знал знаменитого Давиэля или не слышал о нем? Я не раз присутствовал при его операциях. Он снял катаракту у одного кузнеца, получившего ее вследствие постоянного воздействия огня из горнила. За двадцать пять лет слепоты кузнец этот так привык полагаться на осязание, что можно было лишь насильно заставить его пользоваться возвращенным ему органом зрения. Давиэль восклицал, колотя его: “Будешь ли ты, наконец, смотреть, мучитель!..” Он ходил, он действовал с закрытыми глазами; он делал все то, что мы делаем с открытыми глазами.
Отсюда можно было бы заключить, что глаза вовсе не так необходимы для наших нужд и не так существенны для нашего счастья, как мы склонны думать. Есть ли на свете что-нибудь такое, к потере чего мы не стали бы равнодушными из-за долгого лишения, не сопровождающегося никаким страданием, раз зрелище природы больше не имело привлекательности для оперированного Давиэлем слепого? Может быть, созерцание дорогой нам женщины? Я этому нисколько не верю, какие бы выводы ни сделали из факта, о котором я собираюсь сейчас рассказать. Воображают, что если кто-нибудь провел долгое время без зрения, то с возвращением последнего он без устали будет смотреть,— но это неверно. Какое огромное различие между кратковременной слепотой и слепотой привычной!
VII. Благодаря доброте Давиэля к нему стекались из всех провинций королевства бедные больные с мольбою о помощи. Его репутация собирала в его операционной многочисленную любознательную и просвещенную публику. Мне помнится, что однажды я присутствовал у него на операции вместе с г-ном Мармонтелем.
Больной сидел. Вот у него снята катаракта, и Давиэль положил свою руку на его глаза, которые он только что вновь открыл для света. Одна пожилая женщина, стоя рядом с больным, проявляла живейший интерес к успеху операции. При каждом движении хирурга она дрожала всеми членами. И вот хирург делает ей знак, чтобы она приблизилась, и ставит ее на колени против оперированного больного; он отнимает свои руки, больной раскрывает глаза, смотрит и восклицает: “Ах, это моя мать!..” Я никогда не слышал более патетического крика; мне кажется, что я все еще слышу его. Старая женщина упала в обморок, слезы полились из глаз присутствующих, и кошельки их щедро раскрылись.
ПРИБАВЛЕНИЕ К “ПИСЬМУ О СЛЕПЫХ”
Я собираюсь изложить без всякого порядка ряд феноменов, которые раньше не были мне известны. Они послужат подтверждением или опровержением некоторых пунктов моего “Письма о слепых”. Я написал его тридцать три или тридцать четыре года тому назад; я перечел его без предвзятости и не могу сказать, что остался им недоволен. Хотя первая часть его показалась мне более интересной, чем вторая, и хотя я подумал, что первую можно было бы немного расширить, а последнюю — значительно сократить, я оставлю и ту и другую в прежнем виде из опасения, что написанные молодым человеком страницы не станут лучше от поправок старика. Думаю, что я тщетно старался бы теперь сформулировать иначе то, что сносно в “Письме” в смысле идей и выражения их, и боюсь также оказаться неспособным улучшить то, что в нем неудачно. Один знаменитый художник, наш современник, тратит последние годы жизни на то, чтобы портить шедевры, созданные им в расцвете сил. Я не знаю, действительно ли в них есть те недостатки, которые он там замечает, но либо он никогда не обладал талантом, необходимым для их исправления, раз он дошел в подражании природе до последних границ искусства, либо, если и обладал этим талантом, потерял его, ибо все человеческое гибнет вместе с человеком. Приходит время, когда вкус дает советы, сознает их правильность, но не в силах следовать им.
Малодушие, порождаемое сознанием слабости, или лень, одно из следствий слабости и малодушия, отбивают у меня охоту заняться работой, которая может скорее ухудшить, чем улучшить мое произведение.
Феномены.
I. Один художник, основательно владеющий теорией своего искусства и не уступающий никому другому в умении применять ее на практике, уверял меня, что он судит о круглости сосновых шишек при помощи осязания, а не зрения. Он тихонько катает их между большим и указательным пальцами, различая благодаря последовательным ощущениям небольшие неровности, которые ускользнули бы от его глаз.
II. Мне рассказывали об одном слепом, который различал на ощупь цвета тканей.
III. Я мог бы привести в пример одного слепого, различавшего букеты с такой же тонкостью, какой хвалился Жан Жак Руссо, когда он всерьез или в шутку сообщил друзьям о своем намерении открыть школу, чтобы обучать парижских цветочниц.
IV. В городе Амьене один слепой мастер управлял многолюдной мастерской с таким умением, точно он вполне владел своими глазами.
V. У одного зрячего зрение мешало верности руки — чтобы побрить себе голову, он убирал зеркало и становился перед голой стеной. Так как слепой не видит опасности, он становится бесстрашным, и я нисколько не сомневаюсь, что слепой мог бы ступать твердым шагом по узким и гибким доскам, переброшенным в виде моста через пропасть. Мало людей, у которых не темнело бы в глазах при взгляде вниз с большой высоты.
VI. Кто не знал знаменитого Давиэля или не слышал о нем? Я не раз присутствовал при его операциях. Он снял катаракту у одного кузнеца, получившего ее вследствие постоянного воздействия огня из горнила. За двадцать пять лет слепоты кузнец этот так привык полагаться на осязание, что можно было лишь насильно заставить его пользоваться возвращенным ему органом зрения. Давиэль восклицал, колотя его: “Будешь ли ты, наконец, смотреть, мучитель!..” Он ходил, он действовал с закрытыми глазами; он делал все то, что мы делаем с открытыми глазами.
Отсюда можно было бы заключить, что глаза вовсе не так необходимы для наших нужд и не так существенны для нашего счастья, как мы склонны думать. Есть ли на свете что-нибудь такое, к потере чего мы не стали бы равнодушными из-за долгого лишения, не сопровождающегося никаким страданием, раз зрелище природы больше не имело привлекательности для оперированного Давиэлем слепого? Может быть, созерцание дорогой нам женщины? Я этому нисколько не верю, какие бы выводы ни сделали из факта, о котором я собираюсь сейчас рассказать. Воображают, что если кто-нибудь провел долгое время без зрения, то с возвращением последнего он без устали будет смотреть,— но это неверно. Какое огромное различие между кратковременной слепотой и слепотой привычной!
VII. Благодаря доброте Давиэля к нему стекались из всех провинций королевства бедные больные с мольбою о помощи. Его репутация собирала в его операционной многочисленную любознательную и просвещенную публику. Мне помнится, что однажды я присутствовал у него на операции вместе с г-ном Мармонтелем.
Больной сидел. Вот у него снята катаракта, и Давиэль положил свою руку на его глаза, которые он только что вновь открыл для света. Одна пожилая женщина, стоя рядом с больным, проявляла живейший интерес к успеху операции. При каждом движении хирурга она дрожала всеми членами. И вот хирург делает ей знак, чтобы она приблизилась, и ставит ее на колени против оперированного больного; он отнимает свои руки, больной раскрывает глаза, смотрит и восклицает: “Ах, это моя мать!..” Я никогда не слышал более патетического крика; мне кажется, что я все еще слышу его. Старая женщина упала в обморок, слезы полились из глаз присутствующих, и кошельки их щедро раскрылись.
|
|