Всмотритесь внимательно в Моисея и его жену Сефору. Мы чувствуем, что она почти кокетка, эта Сефора. Кокетка перед Моисеем — какая смелость! Сцена настолько странная, что несмотря на то, что я очень прислушиваюсь, я не могу услышать ни одного слова из уст пророка.

Как бы то ни было, женщины Шагала знают себя увиденными. Они слушают взгляды мужчин. Взгляд, так же как и слово, обязывает их принимать решения. Он толкает их на то, чтобы они следовали судьбе Израиля. Посмотрите на листы, которые посвящены Есфири. Мардохей дважды смотрит на нее. Сначала он смотрит на нее, как будто она является каким-то облачным видением, видением, сошедшим с небес. Затем, когда она становится рядом с ним, Мардохей ясно, с живым взором заклинает сомневающуюся: “Дотронься до скипетра царя, и ты спасешь твой народ”. Есфирь здесь, она стоит неподвижно, она бледна, она колеблется. И наконец, она выполняет высший акт женского героизма. Она поднимается, как поднимаются на голгофу по ступеням трона. Из этой драмы Расин создал трагедию. Шагал же изображает эту трагедию на трех листах. И нам, мечтателям, остается лишь говорить об этих листах-рисунках, об этой поразительной силе искусства, способного улавливать решающие мгновения жизни, мгновения, когда слагается судьба. Для себя я открыл здесь великого художника, который может быть гипнотизёром. Взгляд Мардохея меня гипнотизирует. Трагедия, нарисованная Шагалом, является трагедией взгляда. Если бы у Мардохея не был такой черный глаз, история мира изменилась.

А вот другая драма женской жизни, более простая, более обычная. Рисунок ее оттеняет; он ее подчеркивает. Когда Сарра гонит прочь Агарь, художник показывает нам прежде всего предельную ярость законной жены и скорбь служанки, соблазненной хозяином. Но от листа к листу создается впечатление, что беглянка как бы вырастает у нас на глазах. Она уносит в пустыню самое великое сокровище: дитя Авраама. Она удивительно прекрасна — эта страница, где в тиши одиночества покинутая Агарь ласкает своего сына. Измаила! Не слышит ли она, как эхо, слова, которые Господь сказал Аврааму: “Не огорчайся ради отрока и рабыни твоей... И от сына рабыни я произведу народ, потому что он семя твое” (Бытие, XXI, 12—13). Разве старший сын всех женщин Библии не держит судьбу целого народа? Разве не мечтают все женщины Библии о вечности, которую сын дает их существованию? Судьба,

связанная с существованием сына, есть высшее утешение для страдающей женщины. Шагал сказал всё это на двух страницах. После страницы размышлений, совершенно черной страницы, где Агарь ласкает Измаила, появляется совершенно белая страница, где Агарь слышит утешение небесного ангела. Рабыня тоже имеет право на потомство. Господь охраняет всех взрослых сынов Израиля.

Та же драма судьбы народа начинается вновь, когда Иаков должен выбрать одну из двух дочерей Лавана, старшая из которых звалась Лия, а младшая — Рахиль.

“Лия была слаба глазами, а Рахиль была красива станом и красива лицем” (Бытие, XXIX, 16, 17).

Один из рисунков Шагала показывает нам Рахиль, которая принимает Иакова. Взгляд говорит всё. Как она смотрит на Иакова!

В те счастливые времена красивые женщины имели красивых рабынь. Шагал знает это: целая серия рисунков рассказывает об этом расцвете женской силы. Когда того требует судьба, рабыни приходят на помощь бесплодным женам. Лия и Рахиль тоже отдают своих рабынь Иакову. Иаков женится на Лие и на Рахиль. Шагал предлагает нам только решающие сцены этой весьма туманной истории. Но он заставляет нас понять, что слава женщины начинается тогда, когда она приносит сына Иакову, когда она служит судьбе Израиля.

Во времена Иуды слава иметь сына делает бессмертным имя. Имена библейских женщин не эфемерны. Рисунки, с которыми связано имя Рахиль, незабываемы. Шагал иллюстрирует достоинства дочери Лавана и дает ей изначальное имя. Он показывает нам как бы саму сущность имени, которая возникает в момент наименования. Я рассматриваю его альбом как альбом имен. Когда мы читаем текст священной книги, имена зачастую предстают перед нами как нагромождение слогов. Считается, что знать кого-то можно лишь повторяя его имя. Нас захватывает великая мечта звучности. Для мечтателя слов имя Рахиль — это женское имя во всем его блеске.

Рахиль! Рахиль, какое счастье слышать это! А Шагал доставляет нам счастье это увидеть. Художник создает из великих имен поистине живые существа.

Но если я растворюсь в волнах женственности, которые исходят от всех женщин, нарисованных Шагалом, я забуду о пророках. Я хочу перейти сейчас и как можно внимательнее рассмотреть (с помощью Шагала) великие лики пророчества.

VII
На сей раз я пробегаю страницы, не обращая уже никакого внимания на нумерацию, и рвусь к этим лицам. Кто может устоять перед соблазном узнать, ощутимо узнать, как художник видит Иова, Даниила, Иону?

Первая страница об Иове — это страница о нищете. Но в своей нищете менее всего он одинок. Рассматривая человека, пребывающего в нищете, мне кажется, что моя жалость как бы засыпает. Я приобщаюсь к несчастью.