Скачать 14 Кбайт
К вопросу об «универсалиях»
Это утверждение эквивалентно тому, что в языке Котарбинского значимо предложение "каждая и только вещь есть предмет". Мы говорим, что в некотором языке какое-либо предложение значимо, если в этом языке действительны такие правила, касающиеся принятия предложений, что если кто-то, кто широко их использовал и неутомимо, а также последовательно в соответствии с ними поступал, а кроме этого в случае необходимости располагал достаточным опытным материалом, тот должен был бы принять это предложение. Следовательно, в языке Котарбинского предложение "каждая вещь есть предмет" несомненно значимо. Однако значимо ли также предложение "каждый предмет есть вещь"? В языке Котарбинского обязательны правила онтологии Лесьневского транспонированные в естественный язык, а кроме этого правила естественного языка. Таким образом, как одни, так и другие нам кажутся недостаточными для решительного ответа на вопрос: "каждый ли предмет есть вещь?". Нам кажется, что единственным путем, ведущим к решению этого вопроса, является еще большее обогащение правил естественного языка. Это обогащение могло бы сделать обсуждаемый вопрос разрешимым то ли a priori, то ли эмпирическим путем. Во всяком случае обогащение правил, касающихся принятия предложений, связано с уточнением смысла предложений. Поэтому решение вопроса: "каждый ли предмет есть вещь?" опять же является делом того или иного уточнения значений выражений естественного языка.
Покамест такое уточнение не будет сделано реистический тезис "каждый предмет есть вещь" является такой же плохой метафизикой, как и утверждение "сущность мира есть воля", или т.п., поскольку является утверждением, которое нельзя ни обосновать, ни опровергнуть. До уточнения языка, в котором оно провозглашено, оно не может даже претендовать на то, чтобы быть принятым (как хочет Котарбинский) "гипотетическим кредо". На эту роль могут претендовать только такие предложения, следствия которых в принципе разрешимы, т.е. такие, которые посредством достаточно богатых, неутомимо и последовательно используемых правил языка и при достаточном эмпирическом материале удается разрешить. Как все же выглядела бы дискуссия между сторонником реистического тезиса и его противником, если бы этот последний пробовал посредством подбора соответствующих примеров опровергнуть утверждение реиста? Оба говорили бы естественным языком, уточненным лишь в той мере, что слово "есть" представляло бы категорию z/nn и применяли бы к ней определения и аксиомы, которые Котарбинский переносит из онтологии Лесьневского на почву естественного языка. Итак, противник реизма возможно проводил бы аргументацию таким образом: "небо не (есть) вещь, ибо не является ни чем-то инерционным и протяженным, ни чем-то испытывающим (воздействие)" (поскольку именно так Котарбинский определяет "вещь"). "Но небо (есть) голубое, а поэтому для некоторого y, небо есть y, а следовательно (в соответствии с дефиницией выражения "предмет") небо есть предмет. Ergo не каждый предмет есть вещь". Однако защитник реизма отвергнул бы посылку "небо (есть) голубое" (понимаемую буквально) и таким образом отбил бы атаку противника. Действительно ли спор на в этом вопросе удается разрешить на основе обязательных в естественном языке правил (даже перелицованных по рецепту Лесьневского)? Согласно моему языковому чувству этот спор также безнадежен как и спор в вопросе "является ли 25-летний человек юношей". Это вопросы, на которые, поступая в соответствии с правилами естественного языка, нельзя найти решение до тех пор, пока этот язык так или иначе не уточнить.
В конечном счете я считаю, что для того, чтобы иметь право провозглашать реистический тезис Котарбинский должен был бы таким образом уточнить изменчивые значения выражений естественного языка, чтобы тем самым правила этого языка конвенционально обогатились такими, благодаря которым этот тезис стал бы или аксиомой, или следствием аксиом, или, по крайней мере, предложением разрешаемым эмпирически. Следовательно, реизм может быть не более, чем конвенцией. Однако я не считаю, чтобы в равной степени нельзя было естественный язык (даже подогнав его сначала к языку онтологии Лесьневского) конвенционально так уточнить, не нарушая установленных в нем значений выражений, чтобы после такого уточнения тезис противоречащий реистическому тезису оказался значимым в нем.
Если проинтерпретировать естественный язык таким образом, чтобы выделить два синтаксически различных слова "есть", являющиеся однако оба образующими предложение функторами от двух аргументов-имен, а значит так, как мы это видели в языке, который позволили себе назвать языком Аристотеля, то получим два неравнозначных наиболее общих имени, а именно: "индивидуум" и "универсалия".[8]
Иную интерпретацию естественного языка можно усматривать, например, в манере прочтения формул упрощенной логики Рассела, в которой аргументами слова "е" являются образующие предложения функторы от одного или более аргументов. Например, формула "R е Rel" читается "R есть отношение". При таком способе прочтения
Покамест такое уточнение не будет сделано реистический тезис "каждый предмет есть вещь" является такой же плохой метафизикой, как и утверждение "сущность мира есть воля", или т.п., поскольку является утверждением, которое нельзя ни обосновать, ни опровергнуть. До уточнения языка, в котором оно провозглашено, оно не может даже претендовать на то, чтобы быть принятым (как хочет Котарбинский) "гипотетическим кредо". На эту роль могут претендовать только такие предложения, следствия которых в принципе разрешимы, т.е. такие, которые посредством достаточно богатых, неутомимо и последовательно используемых правил языка и при достаточном эмпирическом материале удается разрешить. Как все же выглядела бы дискуссия между сторонником реистического тезиса и его противником, если бы этот последний пробовал посредством подбора соответствующих примеров опровергнуть утверждение реиста? Оба говорили бы естественным языком, уточненным лишь в той мере, что слово "есть" представляло бы категорию z/nn и применяли бы к ней определения и аксиомы, которые Котарбинский переносит из онтологии Лесьневского на почву естественного языка. Итак, противник реизма возможно проводил бы аргументацию таким образом: "небо не (есть) вещь, ибо не является ни чем-то инерционным и протяженным, ни чем-то испытывающим (воздействие)" (поскольку именно так Котарбинский определяет "вещь"). "Но небо (есть) голубое, а поэтому для некоторого y, небо есть y, а следовательно (в соответствии с дефиницией выражения "предмет") небо есть предмет. Ergo не каждый предмет есть вещь". Однако защитник реизма отвергнул бы посылку "небо (есть) голубое" (понимаемую буквально) и таким образом отбил бы атаку противника. Действительно ли спор на в этом вопросе удается разрешить на основе обязательных в естественном языке правил (даже перелицованных по рецепту Лесьневского)? Согласно моему языковому чувству этот спор также безнадежен как и спор в вопросе "является ли 25-летний человек юношей". Это вопросы, на которые, поступая в соответствии с правилами естественного языка, нельзя найти решение до тех пор, пока этот язык так или иначе не уточнить.
В конечном счете я считаю, что для того, чтобы иметь право провозглашать реистический тезис Котарбинский должен был бы таким образом уточнить изменчивые значения выражений естественного языка, чтобы тем самым правила этого языка конвенционально обогатились такими, благодаря которым этот тезис стал бы или аксиомой, или следствием аксиом, или, по крайней мере, предложением разрешаемым эмпирически. Следовательно, реизм может быть не более, чем конвенцией. Однако я не считаю, чтобы в равной степени нельзя было естественный язык (даже подогнав его сначала к языку онтологии Лесьневского) конвенционально так уточнить, не нарушая установленных в нем значений выражений, чтобы после такого уточнения тезис противоречащий реистическому тезису оказался значимым в нем.
Если проинтерпретировать естественный язык таким образом, чтобы выделить два синтаксически различных слова "есть", являющиеся однако оба образующими предложение функторами от двух аргументов-имен, а значит так, как мы это видели в языке, который позволили себе назвать языком Аристотеля, то получим два неравнозначных наиболее общих имени, а именно: "индивидуум" и "универсалия".[8]
Иную интерпретацию естественного языка можно усматривать, например, в манере прочтения формул упрощенной логики Рассела, в которой аргументами слова "е" являются образующие предложения функторы от одного или более аргументов. Например, формула "R е Rel" читается "R есть отношение". При таком способе прочтения
|
|