Скачать 17.54 Кбайт
Беспочвенность и ускользание или «что такое философия?»
Ни одно свидетельское показание в суде, никакая прямая улика не принимается судом в качестве ОКОНЧАТЕЛЬНОГО, не могущего быть в принципе подвергнутого сомнению и опровержению. Именно для этого введена процедура суда присяжных. Присяжные, а, следовательно, и суд вообще — никогда не отвечают на вопрос о РЕАЛЬНОСТИ. С точки зрения права это было бы фундаментальным нарушением.
Присяжные, а, следовательно, и суд отвечают только на вопрос "виновен, или "невиновен". А этот вопрос не имеет прямого отношения к реальности происходящего. Почему окончательный вопрос в суде формулируется только так, а не иначе? Потому что именно в юриспруденции хорошо осознан факт, что любая реальность может не совпасть с самой убедительной системой ее описания. Этот факт осознан потому, что в основе права лежит ПРЕЗУМПЦИЯ НЕВИНОВНОСТИ. Поэтому к фундаментальным правовым принципам, нарушение которого есть нарушение права как такового, относится принцип "любое сомнение трактуется в пользу обвиняемого".
В России историческая трагедия есть перманентный способ существования именно потому, что соблюдение этих принципов всегда целенаправленно нарушалось для того, чтобы Власть была неконтролируема.
Отношение к реальности, как к тому, что "само себя показывает" (в форме ли картезианской очевидности, в форме ли феноменологической гуссерлианской, или в форме "непотаенности" Хайдеггера, или в форме школьной "объективной реальности" — все это уважаемые мной точки зрения, можно привести сколько угодно примеров), есть трудно уловимое нарушение самого ПРАВОГО ПРИНЦИПА ОТНОШЕНИЯ К РЕАЛЬНОСТИ. В этом отношении я (отнюдь не только я) нахожусь в ситуации постоянной полемики с указанными моментами в текстах философов.
Философствование, это — если угодно — перманентный правовой процесс с постоянным обсуждением сомнений в пользу "обвиняемого" — реальности. Еще и еще раз подчеркну — ОБСУЖДЕНИЕ СОМНЕНИЙ. Таким образом "обвиняемый" — реальность, имеет всегда возможность быть оправданным — ТО ЕСТЬ УСКОЛЬЗНУТЬ. ТАКОВО ФУНДАМЕНТАЛЬНОЕ ПРАВО РЕАЛЬНОСТИ. И ЭТО ПРАВО ОТНОСИТСЯ К СТРУКТУРЕ САМОЙ РЕАЛЬНОСТИ. С моей точки зрения это просто честность, радикальная честность мысли, но и не только мысли, но и души, способной к состраданию и исходящей из этического принципа "НЕ НАВРЕДИ". Здесь, в точке «презумпции невиновности» эпистемология, право и этика совпадают до неразличимости.
Естественно, порицаем мы насилие как живые, страдающие и сострадающие люди. Философия вряд ли должна заниматься порицанием или оправданием. Она должна, с моей точки зрения, прояснять попытки "избежать абсурда", как сказал бы Камю, или фундаментального диссонанса и лингвистической катастрофы, как пытаюсь формулировать я. Вслед за Камю я называю эти попытки "философским самоубийством", то есть попытками уйти в целостность, синтез, что эквивалентно попытке избежать страдания посредством самоубийства. О фундаментальной "логической" роли смерти я более подробно говорю в "Лингвистической катастрофе". Речь идет не об оценке, заметьте, а о структурном анализе, своего рода философском психоанализе. Что, впрочем, после Сартра, никого не должно смущать. Хотя я вовсе не солидаризируюсь с Сартром в конкретных результатах анализа.
Так вот, я противник теоретического снятия и синтеза. Это противоречит моим представлениям о функции философии, о чем я неоднократно уже говорил. Вернее "синтез" для меня если и возможен, то только в форме дополнительности, то есть в форме абсолютно исключающей синтез и снятие противоположных понятий в более высоком по уровню понятии. Я восхищаюсь Гегелем, но стою на стороне Киркегора. И не потому, что мне нужен противник, а потому, что я считаю такое употребление философии, парадигматическим выражением которого является и Платон и Гегель — злоупотреблением философией и попыткой быть субститутом религии. Еще и еще раз подчеркну — проблемы именно в этом — в понимании того "Что такое философия" и того, каким же она делом занимается.
Для многих фундаментальное вопрошание есть только вход в философию, а для меня целиком вся философия, а то, что в абсолютном большинстве философских текстов дело обстоит скорее ближе к первому представлению, свидетельствует для меня просто о том, насколько сильна в человеке ностальгия по целостности. Я сам охвачен этой ностальгией чрезвычайно, но считаю, что способы ее удовлетворения не должны называться философией. (А способов этих множество: от самых возвышенных, до самых низких. Но все это способы удовлетворить фундаментальную ностальгию, "замазать" онтологическую трещину и абсурдность человеческого бытия. На здоровье — я сам этим занимаюсь в искусстве. Но это именно искусство, о нем можно поговорить отдельно).
Философия в моем понимании это деятельность по различению, раз-борке фундаментальных обобщений. Философия в традиционном понимании, это деятельность в поисках синтеза, в поисках фундаментальных обобщений.
Присяжные, а, следовательно, и суд отвечают только на вопрос "виновен, или "невиновен". А этот вопрос не имеет прямого отношения к реальности происходящего. Почему окончательный вопрос в суде формулируется только так, а не иначе? Потому что именно в юриспруденции хорошо осознан факт, что любая реальность может не совпасть с самой убедительной системой ее описания. Этот факт осознан потому, что в основе права лежит ПРЕЗУМПЦИЯ НЕВИНОВНОСТИ. Поэтому к фундаментальным правовым принципам, нарушение которого есть нарушение права как такового, относится принцип "любое сомнение трактуется в пользу обвиняемого".
В России историческая трагедия есть перманентный способ существования именно потому, что соблюдение этих принципов всегда целенаправленно нарушалось для того, чтобы Власть была неконтролируема.
Отношение к реальности, как к тому, что "само себя показывает" (в форме ли картезианской очевидности, в форме ли феноменологической гуссерлианской, или в форме "непотаенности" Хайдеггера, или в форме школьной "объективной реальности" — все это уважаемые мной точки зрения, можно привести сколько угодно примеров), есть трудно уловимое нарушение самого ПРАВОГО ПРИНЦИПА ОТНОШЕНИЯ К РЕАЛЬНОСТИ. В этом отношении я (отнюдь не только я) нахожусь в ситуации постоянной полемики с указанными моментами в текстах философов.
Философствование, это — если угодно — перманентный правовой процесс с постоянным обсуждением сомнений в пользу "обвиняемого" — реальности. Еще и еще раз подчеркну — ОБСУЖДЕНИЕ СОМНЕНИЙ. Таким образом "обвиняемый" — реальность, имеет всегда возможность быть оправданным — ТО ЕСТЬ УСКОЛЬЗНУТЬ. ТАКОВО ФУНДАМЕНТАЛЬНОЕ ПРАВО РЕАЛЬНОСТИ. И ЭТО ПРАВО ОТНОСИТСЯ К СТРУКТУРЕ САМОЙ РЕАЛЬНОСТИ. С моей точки зрения это просто честность, радикальная честность мысли, но и не только мысли, но и души, способной к состраданию и исходящей из этического принципа "НЕ НАВРЕДИ". Здесь, в точке «презумпции невиновности» эпистемология, право и этика совпадают до неразличимости.
Естественно, порицаем мы насилие как живые, страдающие и сострадающие люди. Философия вряд ли должна заниматься порицанием или оправданием. Она должна, с моей точки зрения, прояснять попытки "избежать абсурда", как сказал бы Камю, или фундаментального диссонанса и лингвистической катастрофы, как пытаюсь формулировать я. Вслед за Камю я называю эти попытки "философским самоубийством", то есть попытками уйти в целостность, синтез, что эквивалентно попытке избежать страдания посредством самоубийства. О фундаментальной "логической" роли смерти я более подробно говорю в "Лингвистической катастрофе". Речь идет не об оценке, заметьте, а о структурном анализе, своего рода философском психоанализе. Что, впрочем, после Сартра, никого не должно смущать. Хотя я вовсе не солидаризируюсь с Сартром в конкретных результатах анализа.
Так вот, я противник теоретического снятия и синтеза. Это противоречит моим представлениям о функции философии, о чем я неоднократно уже говорил. Вернее "синтез" для меня если и возможен, то только в форме дополнительности, то есть в форме абсолютно исключающей синтез и снятие противоположных понятий в более высоком по уровню понятии. Я восхищаюсь Гегелем, но стою на стороне Киркегора. И не потому, что мне нужен противник, а потому, что я считаю такое употребление философии, парадигматическим выражением которого является и Платон и Гегель — злоупотреблением философией и попыткой быть субститутом религии. Еще и еще раз подчеркну — проблемы именно в этом — в понимании того "Что такое философия" и того, каким же она делом занимается.
Для многих фундаментальное вопрошание есть только вход в философию, а для меня целиком вся философия, а то, что в абсолютном большинстве философских текстов дело обстоит скорее ближе к первому представлению, свидетельствует для меня просто о том, насколько сильна в человеке ностальгия по целостности. Я сам охвачен этой ностальгией чрезвычайно, но считаю, что способы ее удовлетворения не должны называться философией. (А способов этих множество: от самых возвышенных, до самых низких. Но все это способы удовлетворить фундаментальную ностальгию, "замазать" онтологическую трещину и абсурдность человеческого бытия. На здоровье — я сам этим занимаюсь в искусстве. Но это именно искусство, о нем можно поговорить отдельно).
Философия в моем понимании это деятельность по различению, раз-борке фундаментальных обобщений. Философия в традиционном понимании, это деятельность в поисках синтеза, в поисках фундаментальных обобщений.
|
|