В этом случае у
него ведь была возможность не болеть, но, когда он ее упустил, ее больше
нет, подобно тому как метнувший камень не может получить его обратно, между
тем как от него самого зависело - раз источник действия в нем самом -
бросить его. Так и у неправосудного и распущенного сначала была возможность
не стать такими, а значит, они по своей воле такие, а когда уже человек стал
таким, у него больше нет [возможности] таким не быть.
И не только пороки души произвольны, но в некоторых случаях пороки тела
тоже. Эти случаи мы и ставим в вину: ведь никто не винит безобразных от
природы, винят безобразных из-за неупражнения и невнимания [к здоровью].
Точно так обстоит дело с немощью и увечьем. Никто, вероятно, не станет
ругать слепого от природы, из-за болезни или от удара, скорее, его,
наоборот, пожалеют. Но если болезнь от пьянства или другой распущенности,
всякий, пожалуй, поставит ее в вину. Таким образом, те из телесных пороков,
что зависят от нас, ставятся в вину, а те, что не зависят, не ставятся. А
если так, то среди других, [т. е. не телесных, пороков], те, которые
ставятся в вину, тоже, пожалуй, зависят от нас.
Можно, конечно, возразить, что все стремятся к тому, что кажется [им]
благом, но не властны в том, что [именно им таковым] кажется, и, каков
каждый человек сам по себе, такая и цель ему является. С другой стороны,
если каждый человек в каком-то смысле виновник своих собственных устоев [и
состояний], то в каком-то смысле он сам виновник и того, что ему кажется. А
если не [признать этого], тогда, [выходит], никто не виноват в своих
собственных злых делах, но совершает их по неведению [истинной] цели,
полагая, что благодаря им ему достанется наивысшее благо; и стремление к
[истинной] цели не будет тогда избираемым добровольно (aythairetos), но
тогда нужно родиться, имея, словно зрение, [способность] правильно рассудить
и выбрать истинное благо; и кто прекрасно одарен этим от природы, тот
благороден, ибо он будет владеть величайшим и прекраснейшим даром, - какой
не взять у другого и какому не выучиться, но какой дан при рождении. В том,
чтобы от природы (pephykenai) [видеть] благо (to ey) и прекрасное, и состоит
полноценное и истинное благородство (eyphyia).
Если эти [соображения] истинны, то почему добродетель более
произвольна, нежели порочность? Ведь для того и другого, т. е. для
добродетельного, так как и порочного, цель по природе или как бы то ни было
явлена и установлена, а с этой целью соотносят [все] остальное, какие бы
поступки ни совершали. Поэтому, видится ли цель каждому человеку такой или
инакой не по природе, но есть в этом что-то от него самого, или же цель дана
природой, но все остальное добропорядочный человек делает произвольно, - [в
любом случае] добродетель есть нечто произвольное и порочность произвольна
ничуть не менее. Соответственно и у порочного есть самостоятельность (to di'
ayton), если не в [выборе] цели, так в поступках. Итак, если добродетели,
согласно определению, произвольны (ведь мы сами являемся в каком-то смысле
виновниками [нравственных] устоев, и от того, каковы мы, зависит, какую мы
ставим себе цель), то произвольны также и пороки, ибо [все здесь] одинаково.

8. Итак, в связи с добродетелями мы сказали в общих чертах об их
родовом понятии, а именно что они состоят в обладании серединой и что это
[нравственные] устои, [или склады души]; о том также, что чем они
порождаются, в том {и} сами деятельны (praktikai); о том, что добродетели
зависят от нас, что они произвольны, и, [наконец], что [они действуют] так,
как предписано верным суждением.
Однако поступки и [нравственные] устои произвольны не в одном и том же
смысле: поступки от начала и до конца в нашей власти и мы знаем [все]
отдельные обстоятельства, а [нравственные] устои, [или склады души, в нашей
власти только] вначале, и постепенное их складывание происходит незаметно,
как то бывает с заболеваниями. Но поскольку от нас зависит так или иначе
распорядиться [началом), постольку [устои] произвольны.

9. Теперь, взяв снова каждую добродетель в отдельности, мы скажем,
какова она, к чему относится и как проявляется. Одновременно выяснится также
и число добродетелей.
(VI). Прежде всего мы скажем о мужестве. Мы уже выяснили, что это -
обладание серединой между страхом и отвагой. А страх мы испытываем,
очевидно, потому, что нечто страшное [угрожает нам], а это, вообще говоря,
зло.